В обширной нашей стране с её разорванными общественными и культурными связями, бывшие советские граждане, привыкшие к другой атмосфере общения, всё-таки подают о себе весточки, перекликаются между собой, обмениваются деловыми достижениями, опытом выживания, творческими плодами. Такое старание присуще и деятелям культуры, писателям прежде всего.

Нашим постоянным читателям будет, возможно, интересно узнать о том, ч т о сочиняют писатели в других краях и областях России. НЕСМОТРЯ НИ НА ЧТО (на полный отказ государства от снабжения журналов, альманахов и пропажу старых издательств) повсюду скромно и тихо появляются на свет провинциальные журналы, сборники, отдельные книжицы. Кое-что присылают нам в «Родную Кубань», а некоторые авторы, будучи на Кубани, предлагают свои рукописи.

Мы с радостью воспроизводим современное сиротливое бытие литературы с помощью доставшихся нам рассказов молодых писателей, которых кто-то безымянный назвал «светлыми душами». Почитайте, и вы убедитесь, что это правильно.

                                                                                                                                     В.Л.

Бабка Степанида высока, худа. Длинное немаркое платье, неизменная, когда-то ещё в девках коричневая, а теперь выцветшая до рыжег, о жакетка. Тёмное лицо по-детски весело. На любое дело бабка ещё скора, а особенно — на ногу. «Вертолёт» — кличут её за глаза. Но девяностолетний возраст, конечно, сказывается. Скажем, заберётся Степанида на печь, а внизу невестка хозяйничает, готовит чего или посуду моет. Шустрая невестка у Степаниды, говорливая. На пенсии уже, но работает. И вот бойко-то, со смешком рассказывает она всякие разные случаи, что в магазине или у неё на работе приключились. Юрким колобком вертится Зойка на просторной кухне и говорит, и говорит. А с печи-то — ни гу-гу. Заметит наконец это Зойка. «Эй, мам, — спросит, — чего молчишь-то? Али заснула? Так ты не спи, ночью-то опять не заснёшь, искрутишься, извздыхаешься и нас изведёшь». Но с печи опять ни звука.

Зойка и станет будить бабку, дёргая за старушечьи ноги, одетые в простые чулки. А старуха — опять молчок. «Уж не умерла ли, часом, мать?» — загоношится Зойка. И заголосила бы испуганная невестка, да вовремя додумалась подставить табуретку и заглянуть на печь, где, не ожидая никакого манёвра, не успел зажмуриться хитрый бабкин глаз. Уж тут и святой бы не выдержал. Заругается Зойка на старую:

— Ишь ты, шутница! Интересно тебе: как умрёшь, так испугаюсь я или обрадуюсь. Да я сорок лет тебя терплю, и не надейся, не заплачу!

А бабка Степанида, довольная проделкой, Зойкиным испугом, сидя на печи, уже что-то с невинным видом врёт:

—  А я что? Я не чую, что меня зовёшь. Прикорнула, видно. Чего-то в сон тянет...

— Разморило тебя, поди-ко, на нетопленой-то холодной печи… — не удержит опять своего языка Зойка.

Но чует ли это бабка Степанида, ей уже не узнать. Быстроногая старуха уже и с печи слезла, и не одними дверями хлопнула и, не закрыв за собой калитку, несётся к подруге своей, соседке, сказывать, как она «умерла», а Зойка-то ведь и заголосила, заревела: пожалела старуху, значит. Вот тебе и невестка! Любит присочинить скорая и на язык бабушка.

Шустрая бабка Степанида, да этим летом всех она удивила. Как-то утром сказала сыну:

— Михаил, сделай-ко мне посошок. Палку подходящую найди да построгай.

— Зачем тебе посошок-то? Или летать тяжело стало, или ноги болят?

— Да нет, милой, ноги-то ещё ловко бегают, да сам посуди: лет-то мне уже девяносто один, а я всё без батога. Людей неудобно. Скажут, мол, старая, а без палочки...

Не знаю, как там было на самом деле, но Зойка в магазине, и в своей кастелянтской, и когда коз встречали, именно так рассказывала.

— Вертолёт на палочке! — смеялись в магазине.

— Неудобно ей, — Зойка и сама удивляется своей свекрови. — Так ведь она того же дня на стогу у нас стояла. И без всяких там палочек сено укладывала, утаптывала — только подавай, Михаил.

А палочку сын присмотрел, уважил старуху. Зацепил взглядом деревце, что среди других вырубленных и выкорчеванных лежало у чьего-то огорода. Отмахнул макушку и окорил. А под руку удобно пришёлся комель, корешок — круглая набалдашина получилась. Просушил он палку в тенёчке, чтобы не растрескалась, только тогда бабушке и вручил.

Бабушке посошок понравился, и она всюду стала появляться с ним. Вот только опираться на него забывала и носила перед собой — то ли скипетр, то ли маршальский жезл...

Только её палка и могла бы рассказать, отчего бабка Степанида умерла. Поставила батог у лесенки на чердак да и упала. То ли оступилась, а то ли сердце или ещё какая жилка не выдержала.

Услыхав шум, Зойка, что дома была на выходном, выбежала, увидела лежащую на спине старуху, да та только «три раза и вздохнула-то». Похороны и поминки справили достойные. Зойка и ревела, и причитала так, как не каждая нынче дочь. Степанида была бы довольна: приодетая, лежала она в обитом зелёным ситцем гробу, как бы шутейно прищурясь. И никуда то теперь не спешила.

Похоронили Степаниду Ивановну на поселковом кладбище, как казалось, с крайчику. Но уже через месяц со всех сторон пристроилось к её холмику до-

вольно много могил, обитатели которых годились бабке в сыновья, а то и во внучата...

А посох бабкин Витька — правнук ей будет — хотел приспособить под пугало, чтобы птиц от смородины отвадить. Сунул было палку тонким концом — падает, кокорина перетягивает. Копнул тогда землю, засунул под дёрн кокору, поутаптывал — стоит. Ушёл он перекладину искать да, как говорится, гвоздя не мог найти. А потом Гошка соседский позвал на пруд за карасями. И увертолетили они. А потом задождило, да и август уж был на исходе: родители забрали в город. И не получилось у смородины пугала: не довёл дело до конца Витька. Такой вот у Степаниды правнук. А палка, воткнутая Витькой у изгороди, так и осталась торчать. На следующий год, если кому дело было, тот увидел бы, что около посоха, как около пня, поросль появилась — листом и веткой длинноватая, будто ива.

Обратила внимание на эту поросль Зойка. «Надо бы козам обломать, нечего тут лес разводить», — подумала она так, да руки не дошли. Такая вот невестка у бабки Степаниды.

А вот открытие сделал всё тот же Витька. Полез за зеленцами в огород, и как в глаза ткнуло — ничего себе, бабкину палку в землю сунул, а от неё кусты выросли!

А через два года посох сам собой упал, отгнив у самой земли. А поросль, пущенная посохом, превратилась в высокие, в человеческий рост деревца, которые на четвёртую весну неожиданно покрылись бутонами и зацвели.

— Яблоня! — ахнули все. А к середине лета по единственной длинноватой косточке внутри зелёного плода стало ясно, что это вовсе не яблоня, а… слива.

— Не вызреет, — говорил Михаил. — И яблоки-то у нас не каждый год бывают. А тут — слива. Где это видано, чтобы в наших-то краях — да слива! Не зря же прежний хозяин её выкорчевал.

— А может, это какая-нибудь районированная, с какой-нибудь ивой скрещенная, так и вызреет, — защищала деревце соседка.

Весь июль и август ягоды провисели — за жесткой кожицей мякоть так и не появлялась. Кто пробовал, так долго плевался: эта ещё кислятина. И только уже в пору бабьего лета с оставшимися на макушке редкими ягодами произошло превращение. Они вдруг набухли, раздались, кожица стала фиолетовой. И вкус стал

ну не медовый, конечно, но такой, как у слив, что изредка завозили в поселковый магазин с далёкого юга.

Лишь на третий год цветения сливы показали себя: пять корзин-боковушек сизых плодов сняла Зойка, да потом ещё соседи приходили, знакомые, собирали себе по бидончику-другому на компотик, на вареньице.

А Зойка не жалела ягод да ещё откапывала прутышки, густо лезшие из земли. И все без разбору отдавала...

Через несколько лет Витька, приехав к бабке уже свежеиспечённым лейтенантом, идя по улице, вдруг услыхал, как переговариваются из своих огородов женщины.

— Вертолётка-то не вымерзла у тебя?

— Нет, цвела! Цвету-то нынче много было, не знаю уж, сколько вызреет. Просили меня архангельские привезти для разводу им вертолётки. Свезу, надо попробовать, может, и там приживётся.

Сначала не понял Витька, о чём речь, а как понял, так у парня чуть было слёзы не потекли. И если бы не этот туман, не эта пелена перед глазами, так рассмотрел бы ещё тогда Витька, что нет такого дома на улице, перед которым не росло бы приметное деревце высотой с человеческий рост с длинноватыми тёмными листочками — местная слива, вертолётка.

                                                                                                             г. Вологда