У нас на Кубани слишком побаивались ж и в о г о  сл о в а. В Москве напечатают, а здесь? – ещё вопрос. Но Кубань часть страны. Идейные требования в Москве ничуть не ниже кубанских. Так кого же мы боимся? Мы теперь надеемся, что писателям будет дан на страницах ежемесячника достаточный простор для живых строк. Иначе все там будет по валу хорошо, но читать будет нечего. Я не призываю к черному критическому материалу. Как это кому ни покажется странным, я не люблю критических произведений и давно не читаю их. Я люблю произведения живые, жизненные, пусть временами суровые, но воодушевляющие. Не переношу книг тенденциозных, книг, замешанных на мрачной подозрительности, но восклицаю: дайте же простор живой душе!

Коротко об отношении к писателям на Кубани. Простите, товарищи, но у нас есть обиды. И мы, и творческая интеллигенция изрядно забыты. Такое ощущение, что мы существуем здесь только для мероприятий. Я не покушаюсь критиковать. Поймите ещё раз: я говорю об обиде. О футбольной команде «Кубань» у нас заботятся усерднее. А как переживают, когда она вылетает из так называемой пульки.  А когда мы вылетаем из пульки, из высшей лиги, кто за нас переживает? Жил у нас в Сочи писатель, герой Советского Союза Б. Тихомолов. Уехал от обиды в Ташкент. Его устройством занимались помощники 1-го Секретаря ЦК Узбекистана тов. Рашидова. Недавно Тихомолов прислал в наш Союз писателей свою книгу. Переиздали в Ташкенте к 70-летию. Он счастлив. Он вообще в восторге оттого, как в Узбекистане относятся к писателям. Я подумал: никогда бы не выпустили такую, хорошо оформленную книгу  Тихомолова на Кубани. Так жить нельзя.

О литературной смене.

Организация пенсионная, а смены нет. Как-нибудь в застолье я прочитаю написанную мною едкую шутку  о молодости и старости в рядах писателей. Смены нет. В чём причина? 

Первая, объективная и не всегда понятная: почему-то на Кубани у молодёжи нет большой охоты заниматься литературой. Очень долго ползет к нам смена. Причём – обращаю внимание! ─ нет смены коренной, кубанской, которая бы, впитав соки своей земли, затронула у кубанцев своим словом какие-то родственные струны, как это бывало в других русских землях. Отсутствие в местном искусстве кубанского народного колорита (я не имею ввиду малоросийское наречие)  меня всегда удивляло. Южное, кубанское, народное заметно, пожалуй, только у Ивана Зубенко и Ивана Бойко. И я часто думаю: где же  тот мальчик, где же тот сын кубанский, который к краю своему ласкался бы так же нежно и, может, горестно, как Белов к Вологодчине и Ф. Абрамов к Пинежью ?

 Н е  м о ж е т  б ы т ь  полноводного искусства там, где родное прошлое предавалось глухому забвению и… даже проклятию. Самый наисовременнейший художник питается соками народных традиций, преданий, истории. О чём бы он ни писал, что бы ни играл, что ни рисовал  ─  в нём эхом живёт вековая душа народа, вековые особенности родных мест. Как же может родиться  славный  кубанский мальчик в искусстве, когда профессора истории и некоторые ответственные товарищи возводят свои кандидатские и докторские степени на проклятии прошлого, на вульгарной социологии, на демагогическом подшивании великих цитат к своему собственному бездарному тексту, а тем, кто понимает, что до него жил и строил тысячелетнюю историю целый народ, бросают намеренные обвинения в п а т р и а р х а л ь щ и н е ?! Уничтожать у себя дома живую душу любви – значит помогать врагу за океаном. Враг ступает своей твёрдой ногой туда, где уже что-то разложилось. Но разве можем мы допустить, чтобы разложился наш патриотизм? Историку-то  впору бы знать, что у патриотизма глубокие исторические корни. Карьеризм затмевает общее благо. Некоторые историки пекутся лишь о процветании своего убожества и ради большого оклада засоряют родники народного прошлого. Хочется сказать им: читайте же выступления ученых, академиков, писателей в «Правде», в « Советской России», в «Советской культуре» и повернитесь наконец лицом к заслугам своего края во ВРЕМЕНИ. Помогите восстановить разрушенный памятник коммунарам в Тимошевском районе (стоит памятник, в него последние коммунары вложили обращение к потомкам; через год мальчишки пробили дыру, кто-то написал «это Эдик», и так с пробитой дырой и с надписями этот памятник и красуется, ─  у меня есть снимок); уберите затащенный к дороге надгробный памятник  поручику Холявке, погибшему в 1914 году на войне;  напишите полновесную «Историю Кубани»; помогите наказать осквернителей многих памятников культуры и старины; вспомните в ярких трудах, а не в дохлой сухомятке героев гражданской войны, колхозных лет, военных лет, послевоенных. В искусстве всё влияет. И как же, повторю, на этом фоне Иванов, не помнящих родства, мог возникнуть прекрасный мальчик – творец, кубанец? На вытоптанной траве он появиться не мог, а если чуть всходил зеленой травкой, то спешно удирал в Москву, боясь стать затоптанным. Это тяжкая правда, но если на нее закрыть глаза, тогда не нужно утверждать, что мы горячо одобряем реалистические призывы Пленума ЦК. И опять приходится вернуться к тезису Пленума: нужны сознательность и трезвая  оценка прежде всего с в о е й  работы.  И тут вторая  причина, почему нет смены.

Мы растеряли авторитет. 

Своим отношением к правде жизни, к творчеству, к той же смене мы часто показывали, что любим писать о болотном спокойствии и таланты нам мешают. Мы как будто боимся их. Кроме того – едва замаячит способный перспективный литератор, мы уже гадаем: ч е й  он будет? если мы проведём его за руку в СП, за кого он станет голосовать? Иногда – и по очень высоким соображениям – так подумать и следует. Но только иногда. Во всех остальных обстоятельствах главный критерий – талант и его идейно – художественная перспектива. Кого мы печатаем из начинающих? Как правило – очень слабеньких, «подающих надежды» лет двадцать. Ежемесячник ещё как-то ищет свежее имя, а издательство, бывало, отмахивалось всеми силами. В Москве Союз писателей не поставляет издательствам и журналам молодые дарования; наоборот: издательства и журналы несут на своих листах эти дарования к дверям Союза писателей. Издательства и журналы всегда были  катализаторами литературной жизни. Но наше издательство     своей нетребовательностью опустило в последние годы кубанскую литературу до очень низкой отметки. Мы можем спорить и возражать, но читателя не проведешь и не убедишь. Если издательство  и ежемесячник не станут направляющей государственной стрелой, то о плодотворной смене мечтать нечего. Она будет обращаться в Москву. И туда сбегать.

Отрадно всё же вот что: мне заметно, что на Кубани что-то меняется. И прежде всего заметно улучшающееся отношение к кадрам. Есть только одна опасность. Прекрасный лозунг «Честь и слава по труду» может миновать литературу и искусство. Лозунг этот ещё тем хорош, что он подразумевает не только награды и благодарности свыше, от общественности, а самооценку: мне хочется чести, славы и наград, но достоин ли я сего?

                                                                                                                            9.Х.1983

                                      СОЮЗ ПИСАТЕЛЕЙ

Мне противно перечитывать свою занудную, случайно сохранившуюся речь тридцатилетней давности, речь, в которой я наследил всеми издержками советской жестко-идеологической эпохи. Ещё… странно и даже обидно  оттого, что я, после развала страны и всего на свете  нагло изжитый  из организации новыми ничтожествами, периодически рвался что-то защищать кровно-литературное, о чём-то хлопотал в письмах в  Москву,  жил «общественными  интересами», сострадал литературному порядку в местных недрах… и… и… пятнадцать лет не печатался там, где обитал постоянно с пропиской  в паспорте. Что самое интересное: затронь тему нашего писательского бытования, толкни каждого (уже нет никого), и  каждый (!) найдёт тысячу слов для жалоб, обид и даже проклятий. Один генерал, прорвавшийся в члены Союза благодаря… своему военному чину и связям, сказал в самое тяжкое время разброда и гибели профессиональных нравов: « А зачем он нужен, Союз писателей?» 

Все так хотели гордиться официально оформленным званием п и с а т е л я   и  предъявлять у какой-нибудь железнодорожной кассы членский билет, подписанный К. Фединым, Г. Марковым, Л. Соболевым, С. Михалковым. К почти актерскому звучанию в народе  («пи-са-тель»!) прибавлялось то, о чём мало кто в народе знал. Ядовитый талантливый Иван Бойко, долго отвергаемый влиятельной кучкой писателей, пооткровенничал в «Повести о Краснобрыжем» так:

«Как-то не принимали в члены Союза в течение десяти лет!

Почему?

Всё дело в том  что  члены Союза писателей пользовались огромными льготами и благами по  Постановлению, подписанному в 1934 году самим Сталиным. Что же это такое?

1.Члены Союза писателей в первую очередь включали в планы издательств. 

2.С ними издатели в первую очередь заключали договора, по которым они, как профессионалы, получали высшие ставки гонораров («теми» деньгами от 250 рублей и выше за печатный лист, а начинающие лишь 150 рублей за тот же лист )

3.Члены Союза писателей могли получить 20 процентов гонорара при заключении от первого тиража, то есть от 15 000 экземпляров, даже если произведение еще « в чернильнице». Когда книга подписывалась в печать, они получали 60 процентов гонорара. А по выходу – 100 процентов с учётом и массового тиража. 

       4.  Члены Союза писателей сразу при заключении договора имели право на массовые тиражи . 

       5. Профессиональным писателям государство обязано выделить дополнительно к положенной по Конституции СССР каждому гражданину жилплощади сразу же по вступлении в СП отдельную комнату (кабинет), то есть не менее 20-ти квадратных метров дополнительно к имеющейся жилой площади.

 6.Член Союза писателей имел право на оплачиваемые командировки: по краю – от своей организации; по России – от СП республики; по Советскому Союзу – от Правления СП СССР. Срок командировок: по краю – до 10 дней; по республике и Союзу – до одного месяца, а в некоторых случаях – до 6 месяцев. 

  7.  Члены Союза писателей имели право  и на зарубежные командировки.

 8. За каждое выступление перед рабочими, колхозниками, интеллигенцией члены Союза писателей получали от Литфонда 16 рублей, а не члены СП лишь 8. За рецензирование приходящих в организацию рукописей  члены Союза  получали так же вдвое больше. И, пожалуй, самое главное, что особенно ущемляло литераторов  – п и с а т е л е м  считался только член Союза. 

Дорвавшиеся до литературной кормушки серые личности вцеплялись в указанные привилегии и никого не подпускали к ним.» 

  —                                                                                              

«У меня других писателей нет», ─ сказал товарищ Сталин, когда кто-то пожаловался ему на нехороших коллег.

Не было также  д р у г о г о  Союза писателей на знаменитой Кубани. 

Но в единственном  протекала, как и везде, сама жизнь.

От нее-то следов не осталось.

Вытянуть разве что из завалов листочки, перебрать их, кое-какие порвать; некоторые уничтожать почему-то жалко. Почему же? Там в строчках отражение сложного бытия: борьбы, недовольства, желания что-то изменить, отчаяния.

Можно в общем-то пожалеть, что никто не вёл летописи Союза писателей, заранее не чувствовал утраты всего этого замшело-послевоенного литературного мира там, где в казачьи времена хорошо писал даже Наказный атаман. Книги, журналы, какие-то рукописи, рецензии собирал некто Иван Иванович и складывал в своем кабинетике-чулане, но после его смерти всё куда-то замоталось. Литературным миром, как историей местного бытия, никто не интересовался, никто благородной критикой не увлёкся, и если сейчас пособирать все отзывы в газетах и журналах, образуется сочная картина художественной нищеты и неправды. Чем же тут жили «инженеры человеческих душ»? Чего удостоились в истории кубанской культуры?

 «У меня других писателей нет» (Сталин ). Какой вызывающий сюжет! 

Только другого Сталина не дождаться, чтобы так же припечатал словом финальную сцену существования литературной художественной самодеятельности после ельцинского переворота в 1991 году.

После  этого  внезапного переворота выяснилось, что у крыльца Союза поджидала счастливой участи целая толпа бумагомарателей сомнительных способностей. Дождались, пролезли и прорвались  и стали прибирать к своему числу  себе подобных.